Русско-турецкая война 1877 - 1878
Семен Лопатин, рядовой гвардейского экипажа.
Л.-гв. Павловского полка поручик А. Л. Витгандт.
Это был молодой офицер, в полном смысле офицер по призванию, страстно преданный военному делу. Он положил много трудов на образование солдат. Большинство солдат в роте, где он служил, его воспитанники: он вел молодых и ротную школу; с солдатами обращался приветливо и ласково, входил в их нужды, но, вместе с тем, строго поддерживал дисциплину и всегда пользовался со стороны своих подчиненных любовью и уважением. Солдаты радовались, что их поведет в дело поручик, которого они так любят и на которого так надеются. Накануне боя он собирал их и долго с ними разговаривал, объясняя им важность предстоящего дела, ободряя их.
Вот что рассказывает про него один из солдат его взвода:
«Вышедши из леса, мы увидали турецкий редут, весь затянутый дымом, и тотчас над нашими головами пролетели две гранаты; потом снаряды начали летать один за другим; засвистели пули, кто-то крикнул «ох»! и потребовал санитара. Послышалась команда «ложись»! Все легли, но Витгандт не лег, он ходил взад и вперед по фронту, нисколько не изменившись в лице, только казался несколько озабоченным.
«Ложитесь, ваше высокоблагородие!» – стали упрашивать солдаты. Эти фамильярные отношения всегда бывают между офицерами и солдатами в разгаре боя: любя офицеров, солдаты стараются беречь их. «Что вам за дело», – резко ответил Витгандт и продолжал ходить.
Заметив одного солдата, который показался ему расстроенным, он подошел к нему, и, заслонив от его глаз редут, ласково спросил: «Теперь тебе не страшно турок?» Солдат смешался, встал и выразил желание стоять рядом с ним.
«Извини, голубчик, – сказал Витгандт, – мне показалось, что ты трусишь». Когда тронулись в атаку, солдат, замеченный [С. 13] Витгандтом, бежал впереди всей роты до самого редута. Он остался жив и о Витгандте вспоминает не иначе, как со слезами.
Движение в атаку началось очень рано, шагов за 800, и состояло из нескольких перебежек. Первая перебежка прошла благополучно. Остановились перевести дух и снова пустились бежать. Не пробежали и пятидесяти шагов, как в роте было уже около двадцати раненых и в числе их пал храбрый Витгандт, пораженный пулею в грудь. Два солдата приняли его на руки и, став на колени, начали перевязывать рану. Витгандт стал сердиться и посылать их к роте, но лишился чувств и был перенесен ими на перевязочный пункт.
На другой день его не стало. Целые сутки пролежал он в страшных мучениях и в бреду: ему грезился бой, редут, грезились его храбрые солдаты, которых он называл по фамилиям, обещаясь придти к ним и довести их до редута.
Находчивость.
Два русских офицера, в сопровождении двух ординарцев, по обязанности службы ехали в один из передовых русских редутов под Плевной. Густой непроницаемый туман не дозволял видеть перед собою на расстоянии 3-х шагов. Офицеры, в полной уверенности, что они на правильной дороге, пришпорили лошадей. «Мы, должно быть, сделали крюк, – сказал один другому, – благодаря этому проклятому туману, мы подъехали с другой стороны: по крайней мере, я не вижу входа». — «Ничего, объедем кругом, я промок до костей и не дождусь, когда сойду с лошади». Так и сделали. Очутившись перед входом в редут, они прошли в него, но тотчас же отскочили как ужаленные. Вместо русского редута они попали в ближайший турецкий редут, и сейчас же были окружены толпой турок. Солдаты жестикулировали и громко [С. 14] болтали, смотря на них, но, по-видимому, вовсе не относились к ним враждебно. Это внушило одному из офицеров удачную мысль. «Они как будто принимают нас за парламентеров, — шепнул он своему товарищу, – попробуем выдать себя за парламентеров, может быть, нам посчастливится выпутаться из беды». Сказано – сделано. «Я желаю говорить с командиром», – сказал один из офицеров по-французски кучке солдат, к которой примкнули и офицеры. Один из них знал немного по-французски и служил переводчиком при разговоре, так как командир говорил только по-турецки. «Мой начальник, стоящий со своим полком на аванпостах против вашего редута, послал нас сюда в качестве парламентеров, для передачи вам одной просьбы. Завтра мы празднуем годичный полковой праздник. Если вы не прочь, то мы желали бы сделать соглашение не стрелять завтра до тех пор, пока не стемнеет». – «От меня не зависит решать этот вопрос, но я сейчас же пошлю офицера к Осману-паше, но пока прошу вас, господа, отдохнуть».
Чашка горячего кофе и трубка хорошего турецкого табаку в подобные критические минуты дороже золота: они и в этом случае подняли дух обоих русских, которые начали уже терять надежду на благополучный исход. Под сильным конвоем они въехали в город. Едва они успели проехать сто шагов, как встретили офицера, посланного вперед, скачущего во всю прыть: «Во имя Аллаха, скорее поворачивайте поводья: паша запретил самым строгим образом въезд в город неприятельским офицерам! Перед воротами разбита нарочно для них палатка, куда привезет вам другой офицер решение паши; но я думаю, что он откажет». Так и случилось, посланный привез отказ. Он уже часто имел дело с парламентерами и с некоторым удивлением взглянул на офицеров, явившихся без всяких значков, без белого знамени, без трубачей и других каких-нибудь признаков полномочия; но он не показал виду в своих подозрениях, предложил «гостям» кофе, неизменные чубуки и фруктового варенья. Вслед за этим было сказано несколько вежливых [С. 15] слов, и молодой турецкий офицер, говоривший по-французски, проводил их до крайних постов! Тут они простились: «Но, любезный сотоварищ, пожалуйста, не оказывайте нам услуги на половину; далекий обход и туман совсем сбили меня с толку; где будет дорога к нам?» — «Та, на которой мы стоим; вот по этой, другой, пойду я, она ведет к нашему редуту, вы по ней, вероятно, и пришли к нам». — «Конечно, конечно, теперь я узнаю ее! Большое спасибо, любезный сотоварищ, и прощайте!» – «Ну, что скажешь ты, ведь это настоящее приключение, – проговорил смеясь один офицер другому, когда они отошли на некоторое расстояние. – Все хорошо, что кончается хорошо, а для нас могло бы окончиться очень и очень худо». [С. 16]
Матрос Семен Лопатин.
Во время Дунайской переправы у Систова 15-го июля семнадцатый понтон отплыл со второю очередью перед рассветом. Едва он вошел в светлую полосу Дуная, освещенную луною, как турецкие батальоны открыли по нем убийственный огонь. Из сорока пяти человек пехотинцев Минского полка, находившихся на этом понтоне, и восьми человек гребцов в несколько минут не осталось и половины. Понтон сносило между тем течением все дальше и дальше; огонь турок не прекращался: наши падали и падали. Уже только четверо осталось — понтон не мог выгребать, его несло боком и несло к турецкому берегу. Вот и еще трое свалились, остался только один и, не желая отдаваться живым туркам, бросился в Дунай. Пуля ударила ему в плечо и раздробила ключицу. Тяжело плыть с одною рукою, но он все-таки плыл; наконец, ноги его почувствовали твердую почву, течением его вынесло к острову, верст пять ниже переправы... Заметили ли турки эту крохотную точку на поверхности воды, или так, зря, но только в минуту, когда несчастный выполз на берег, его догнала еще пуля и перебила другую руку, повыше кисти. Это был матрос Семен Лопатин. 15-го утром выбрался он на остров, 20-го был только случайно замечен с проходившего мимо русского катера и привезен в Зимницу. Пять дней подряд Лопатин был без пищи. Раны у него сильно загнили, завелись даже черви, но он не потерялся. Каждое утро он спускался в воду и просиживал по горло, освежая себя и обмывая течением воды свои страшные раны. Он рассказывал, что уже было терял надежду на спасение (еще бы пять дней). Он видел на том берегу движущиеся точки, но не знал кто это: наши ли, или турки. Он не знал результатов переправы и думал, что она не удалась: это его более всего огорчало. Наконец, на пятый день он услышал русский говор и плеск весел.
«Гляжу, — рассказывал он, – ан, наши ребята... Михеев — ау...». [С. 17]
Вот и услыхал его Михеев. Забрали молодца и перевезли.
Лопатин получил за это георгиевский крест. [С. 18]